Вадим Пищик: «Моя задача — показать, что умею…»

22 декабря 2020

Главный торакальный хирург Санкт-Петербурга, доктор медицинских наук, профессор Вадим ПИЩИК побывал в Брянске и провёл мастер-класс для врачей-хирургов в Брянском областном онкологическом диспансере.
Его технология проведения мини-инвазивных операций отличается от той, которую используют в нашем онкологическом диспансере, поэтому хирурги-онкологи внимательно следили за каждой манипуляцией выдающегося мастера, с неподдельным интересом прислушивались к его комментариям и получили возможность задать ему свои вопросы непосредственно в операционной диспансера.

— Много лет занимаюсь мини-инвазивной хирургией — малотравматичной хирургией, когда операции проводятся через небольшие разрезы без вскрытия грудной полости, это торакоскопия. За это время приобрёл хороший опыт — по российским меркам у меня самый большой опыт проведения операций на лёгком и в грудной полости в целом при помощи торакоскопии. Это опыт не диагностических процедур, когда посмотрел и ушёл, а именно таких операций, которые делаются при разных заболеваниях лёгких. Но поскольку большую часть работы лёгочного хирурга составляет онкология, то, в основном, это, конечно, онкологические заболевания — процентов на шестьдесят – семьдесят: приходится удалять больному часть лёгкого, половину или даже всё лёгкое. Эти операции я делаю через один маленький разрез — всего четыре сантиметра. Последние десять лет, практически каждый месяц, я выезжаю в тот или иной регион и показываю на местах разную технику хирургии.
— География широкая?
— Это Российская Федерация, бывшие республики Советского Союза, бывшие страны соцлагеря, как их раньше называли, и бывшие капсраны — проводил мастер-классы в Стамбуле, в Варне, в Потсдаме, в Берлине, в Лондоне — в Кембридже, в Шанхае… далее — Минск, Ташкент, Алма-Ата, Астана, Новосибирк, Томск, Омск, Сургут, Тюмень, Петрозаводск, Мурманск, Архангельск, Краснодар, Казань. Самара…
— И к вам в Питер хирурги приезжают?
— Приезжают целые группы хирургов. Это стало возможно, потому что помогают с финансовой и организационной стороны компании, которые производят оборудование для таких операций. Они выступают здесь не как рекламодатели, а как партнеры. Есть, конечно, конкуренция и конкуренты, но все они заинтересованы в том, чтобы эта технология развивалась. Будет хирург использовать их оборудование или оборудование другой фирмы — это уже он сам решит, в зависимости от эргономики и других параметров он выберет, то, с чем ему будет комфортнее работать и что даст лучший эффект. Одна из таких компаний-партнеров согласилась с моим предложением организовать обучение российских торакальных хирургов с тем, чтобы они смогли освоить эти технологии.
— Трудно переоценить пользу для регионов от той работы, которую вы проводите на мастер-классах: вживую можно не только проследить за ходом операций, пообщаться непосредственно с тем, кто владеет этими технологиями в совершенстве, но и потом уверенно осваивать передовой опыт.
— Во многих городах России появились уже «точки роста». Хирурги стали выполнять достаточно большие объёмы операций по этой технологии, и это очень меня радует. Нет же такой задачи — притащить всех больных в Петербург. Это было бы не честно и по отношению к пациентам, и по отношению к коллегам. Моя задача — показать, что я умею.
В хирургии у каждого хирурга есть свой опыт, который он постоянно совершенствует, стремится изучить и использовать как российские, так и зарубежные передовые наработки, но хирурги — это такие особенные люди, которым нужно обязательно все «пощупать» — почувствовать. Есть какая-то техника, которая для меня, например, неприемлема, потому что «боженька меня по-другому устроил», а кому-то моя техника будет меньше подходить. Но смысл в том, что техника, которую я использую в хирургии, через один разрез, по своей эргономике полностью воспроизводит открытую операцию. Поэтому для опытных хирургов, которые хорошо умеют делать открытые операции, но не знают, как им переучиться на эти «китайские палочки», которые вводятся с разных сторон, освоить их сложно. Моя же методика предлагает им технику, при которой все инструменты вводятся в один разрез размером три – четыре сантиметра — и всё! Других разрезов на больном нет. Хирург видит операционное поле по монитору ровно так, как он видел бы его при открытой операции. И использует он очень похожие инструменты. Все движения, которые он делает, уже отработаны годами. Я могу с закрытыми глазами что-то шить, завязывать узлы… — это наработанный навык.
— А если опытному хирургу не очень хочется тратить время и нервы на освоение?
— Конечно, придётся вывести себя на некоторое время из состояния комфорта…
— Но зато потом… А в чём главное преимущество — в малой травматичности?
— Это словосочетание — «малая травматичность» — все почему-то воспринимают в узком ключе. Раньше говорили, что такие операции хороши с точки зрения косметического эффекта. Но мы ведь оперируем больных по поводу болезней, от которых они умирают. Для них гораздо важнее надежность самой хирургии. Сосуды такие — два – три сантиметра, — что если их повредить, есть риск и не успеть остановить кровотечение. Если мы берём онкологического больного, то делать малотравматичную операцию в ущерб онкологической радикальности — неразумно и неправильно. И в этом главная философия: эта операция по всей своей технике, по тому, что делается внутри, полностью воспроизводит открытую операцию. Без всяких скидок на то, что здесь «маленькие инструментики». Вся операция делается через один маленький разрез: не раздвигаются ребра, не разрезаются мышцы, а изображение на мониторе используется в формате высокого разрешения, плюс к тому есть дополнительные опции, которые позволяют увеличивать тот участок, который требуется рассмотреть более детально.
— И любые опухоли доступны вам «в закрытом формате»?
— Почти все. Есть опухоли очень больших размеров — их через разрез в четыре сантиметра просто невозможно извлечь. Таким больным мы, конечно, выполняем открытые операции. Если нет возможности, с точки зрения здравого смысла, сделать всё так же радикально и так же безопасно для больного, как при открытой операции, мы всегда выбираем открытую операцию. Это не самоцель — прооперировать больного через маленькую дырку. Но это шанс для больного ускорить послеоперационное восстановление — раз, ускорить начало возможного лекарственного лечения — два: наши пациенты часто требуют дополнительного лечения — химиотерапия, химио-лучевая терапия, часто приходится ждать, пока всё заживёт, пока больной достаточно окрепнет для того, чтобы переносить это довольно тяжелое лечение.
— Вы проводите операцию и комментируете свои действия, а обратная связь при этом работает? Много вопросов вам задают хирурги?
— В этом и есть смысл проведения мастер-класса. Просто посмотреть можно и на видео. В интернете всё есть. Но здесь есть возможность вживую обсудить какие-то детали. Это «ручная работа», которую нельзя освоить, не попробовав самостоятельно. Картинка, которую мы видим на мониторе, записывается и выкладывается в интернет, но как работают руки хирурга, как работает ассистент, не видно, поэтому живую хирургию очень трудно заменить простой трансляцией.
— Но прямые трансляции бывают?
— Очень часто. Приезжаю, например, проводить мастер-класс и организуется трансляция в другие города или другие больницы. У меня есть наушник, мне задают вопросы, я отвечаю на них по ходу операции.
— Как вы оцените уровень нашего областного онкологического диспансера?
— Хороший уровень. Здесь есть полноценное онкологическое торакальное отделение, единственное в области, в котором выполняются лёгочные операции. Операций выполняется достаточно и по количеству, и по объёму, и, что важно, все операции выполняются в хорошей технике. Торакоскопические операции хирурги диспансера успешно освоили. Они делали их не совсем так, как делаю я, мастер-класс позволил уточнить все нюансы. Они, кстати, и пригласили меня в гости, даже не зная, что Брянщина для меня — родная земля… я клинчанин. Как только мне сказали, что есть такая возможность — побывать в Брянске, сразу же согласился сюда приехать.
— Вадим Григорьевич, тогда чуть подробнее — кто вас заманил в медицину?
— Мама у меня врач, сестра у меня врач, но дело даже не в этом — важно, чтобы дело, которому собираешься себя посвятить, тебе самому нравилось. Для меня медицина всегда была привлекательной, всегда мечтал лечить людей, всегда был уверен, что стану хирургом — я и в училище пошёл после восьми классов, потому что знал, что не буду заниматься никакой другой деятельностью, кроме медицинской. Отметки были хорошие, был секретарём комсомольской организации школы, председателем совета дружины города, директор школы убеждал, говорил, что не надо мне идти у «это училище», потому что там ничему хорошему не научат… Ну, вот хорошо, что не уговорил, да и не смог бы, потому что это была мечта — стать хирургом.
— В этом есть что-то романтическое…
— Не без того — романтическая составляющая была, но с возрастом понимаешь, что профессия эта очень сложная, что она не для каждого: многие выбирали хирургию, хотели быть моими учениками, но у них не получилось. И я чувствую в этом свою вину: все эти ребята ведь очень хорошие и умные, и из них получились бы прекрасные терапевты, а, в результате, получились плохие хирурги.
— На гитаре многие играть умеют, но…
— …не все могут играть так красиво, как Зинчук.
— Говорят, что торакальная хирургия из всей хирургии — особо сложная…
— Мы оперируем органы, которые постоянно работают. Их нельзя выключить. Операция предполагает, что крупные сосуды с очень большим объёмом кровотока обнажаются, орган — жизненно важный, если его неправильно прооперировать, возникнут серьёзные осложнения для жизни… Но любая хирургия сложна по-своему. У нейрохирургов — свои сложности, у травматологов тоже не всё просто, как может показаться…
— Слышал такую шутку: торакальная хирургия — летчики, а абдоминальная — пехота…
— Может быть, потому что торакальных хирургов меньше… Но у нас и патология своеобразная. В грудной полости и легкие, и пищевод, и перикард, и сердце… Кардиохирургия ведь раньше была частью торакальной хирургии. Сейчас они разделились, но есть страны, в которых кардио и торакальная хирургия по-прежнему делаются совместно. Я учился в Первом медицинском институте в Ленинграде, обучался на кафедре профессора Углова, а первой моей специальностью была кардиохирургия, не уверен, что я должен делать протезирование клапанов или шунтирование, но я совершенно свободно себя чувствую внутри сердечной полости, понимаю, как там всё устроено…
— Вы оперируете и видите, что опухоль переходит в сердечную полость… Приглашаете кардиохирурга или сами продолжаете операцию?
— Это наша работа. Но мы стараемся больного так обследовать перед операцией — сейчас это возможно, — чтобы заранее иметь представление, с чем предстоит иметь дело, составляем план. Невозможно постоянно быть в разведке. Инструменты, например, должны быть не в общем доступе, их нужно заранее приготовить…
— Да еще и нужно уметь виртуозно ими владеть…
— Кольт придумал пистолет, чтобы уравнять всех в правах. А у нас, например, есть хирургические сшивающие аппараты, которыми мы пользуемся, вот они тоже всех уравнивают. Больные перестают сильно зависеть от качества рук хирургов. Понятно, что этот сшивающий аппарат не сам туда забирается и не сам шьёт, но качество шва, которое он даёт, настолько надежное, что мы пересекаем и часть сердца, и крупные сосуды — мы ему доверяем. Техника позволяет нам быть чуть более агрессивными. Энергетические устройства для резки тканей обеспечивают нам абсолютно сухое операционное поле.
— Из анекдотов про врачей: кардио-хирург приехал в автосервис, чтобы заменить клапан в двтгателе. Механик открыл капот, берёт гаечный ключ и шутит: «У вас, кардио-хирургов, работа такая же, как и у нас: вы в сердце клапаны меняете, и мы «в сердце» клапаны меняем…» Хирург с улыбкой достал ключ зажигания и завёл двигатель: «А теперь попробуй!»
— Сердце и лёгкие требуют очень деликатного обращения. Невозможно в каждом районе сделать торакальное отделение, да и не каждому «механику» можно доверить эти органы. Поэтому иногда торакальный хирург-онколог едет в район зашивать дырку в сердце. А важнее, конечно, привозить больных сюда, чтобы высокопрофессионально сделать операцию здесь. Летчик-испытатель может работать пилотом гражданской авиации, но он должен делать свою работу — испытывать самолёты. Если хирург-онколог будет вести приём в поликлинике, его квалификация окажется невостребованной. Если в общехирургических отделениях люди начнут делать по пять – семь онкологических операций в год, объясняя это тем, что «а у нас тут тоже коечки есть», это приведёт к неоптимальным результатам. Концентрация больных — это современный тренд в медицине, нет смысла распылять ресурсы. При большом потоке больных хирурги быстро обучатся, быстро достигнут хорошего уровня, и оборудование очень быстро себя оправдает, в том числе и с финансовой точки зрения, потому что оно будет востребовано.
— Хирургия и химиотерапия в онкологии дополняют друг друга, важен комплексный подход к лечению?
— Очень важен. При лечении рака любой локализации, особенно рака лёгкого, который на момент диагностики у половины больных выявляется на четвёртой стадии — у них нет других вариантов, кроме химио-лучевого лечения. Ещё у двадцати процентов больных продвинутая стадия требует комбинированного лечения. В онкологии три основных кита: хирургическое лечение, лекарственное лечение и лучевая терапия. Решение о лечении больного принимает не один врач, а консилиум, в который обязательно входят эти специалисты. Они взвешивают все обстоятельства, учитывают распространенность опухоли, общее состояние пациента. Не должно быть ошибки: если первое движение сделано неправильно, больной уже не получит оптимальный результат на выходе.
Есть такие онкологические болезни, которые сначала требуют лекарственного лечения. Доказано, что если сначала была химия, а потом операция, больной проживёт дольше. Если у хирурга в общехирургической клинике есть только операция, это неоптимальный вариант лечения.
— Вадим Григорьевич, у вас огромный опыт, интересно: помнят хирурги свои самые трудные или, может быть, уникальные операции?
— Кандидатская диссертация моя была посвящена трансплантации лёгких, и я принимал участие в большинстве первых российских операций по трансплантации лёгких, в том числе и самой первой двусторонней трансплантации лёгких в 2006 году в Петербурге, за что мы получили премию «Призвание». Эта операция оставила большой след в моём сердце. У нас всё получилось. Помню тот день по минутам.
Тридцатое июля. Зашел в операционную в половине двенадцатого ночи: начал работать с донором, забрали лёгкое, провели обработку, консервацию… вышел из операционной в пять тридцать утра. Белые ночи… Стоим с ребятами на балконе второй городской больницы, где я тогда работал: кто-то пьёт кофе, кто-то чай, кто-то утоляет жажду простой водой… Но напряжение еще не спадает… Приносят только что снятый рентгеновский снимок из реанимации, беру с трепетом и вижу: это лёгкие здорового человека! Это незабываемый момент.
А если вспомнить интересные мастер-классы, то самый, пожалуй, волнительный был в Болгарии. Прооперировал там за четыре дня десять человек. Последняя операция — пожилой мужчина с опухолью верхней доли левого лёгкого, и вот во время операции у него случилась остановка сердца. У меня маленькая дырка и всё… Ничего не предвещало такого поворота событий. Ничего не было повреждено, никаких кровотечений, никаких причин… Периферическим зрением вижу: что-то не так — нет постоянного движения. Я живот поэтому не очень люблю оперировать, потому что должен видеть, что что-то движется — привык уже. Говорю ассистенту: «Покажи сердце!» Он показывает — сердце стоит! В этот момент уже начинают «кричать» приборы. Большой стресс. Время остановилось. Цейтнот. Уже не понадобился английский, потому что все сразу вдруг стали всё понимать по-русски. Даю команды: «Ты засекаешь время! Ты вызываешь старшего! Ты стоишь здесь! Ты вводишь вот это и вот это!» Сделал массаж при помощи инструментов — внутри, не разрезал больного. Взял левый желудочек — машина завелась. Сердечная деятельность восстановилась. Никто ничего не успел понять.
Потом выяснилось, что это была рефлекторная остановка сердца. Скорее всего, недостаточной оказалась анестезиологическая защита. Я сделал эту операцию. Больной выписался. Главный торакальный хирург Болгарии пригласил меня и сказал, что это было самое невероятное из того, что он в своей жизни видел: хирург не остановился, не сделал разрез и всё успешно закончил.
— Утверждают, что пассивное курение влияет не меньше активного…
— Мы не знаем всё в деталях. Никто не изучал влияние пассивного курения, не было таких исследований, но я почти убежден, что влияет. Больше или меньше — не так уже и важно, главное, от курильщиков лучше держаться подальше.

Беседовал
Владимир ВОЛКОВ.

Категории:


Комментарии

---